Дневник

Сегодня гулял по Большой Покровской. Сыпал небольшой снег, сияли желтые фонари. Народ, осыпаемый снегом, спешил по делам, праздно прогуливался, стоял, смеялся, курил. Я шел и вспоминал другой город. Город, который я люблю больше всех других городов. Не знаю чем, но Покровская неожиданно напомнила мне Питер. Мой далекий и такой любимый Питер.

Я вспоминал, как морозными вечерами приходил на Фонтанку к бронзовому Чижику-Пыжику, чтобы согреть его. Глядя на него такого маленького и нахохлившего от холода, я, стоя на парапете, кидал в него монетками, напоминая ему, что его не забыли. Что скоро снова придет ласковое лето, и он снова будет нужен всем, окруженный вниманием и лаской.

На Невском, и Литейном уже убрали летние кафешки. Обычно они тянутся вдоль тротуаров узкой полоской в один столик, прикрытые сверху разноцветными навесами. Вечерами освещенные мягким светом неоновых свечей они всегда были полны народу. Сейчас о них напоминали только навесы скрученные трубочкой и закрепленные на стенке длинной полосатой колбасой.

С Фонтанки, не спеша пешком можно пройти к Адмиралтейскому мосту. Мимо Авроры, ярко освещенной ночной подсветкой, мимо гостиницы Балтика. С Адмиралтейского будет видна стрелка Васильевского острова. Строгие Ростральные Колоны.

Я мысленно бреду по Невскому, сворачиваю на тихую улицу Рубинштейна. Эта улица известна многим. Не только тем, что здесь в доме номер 15 живет знаменитая Алиса Фрейндлих, но и тем, что здесь стоит дом номер 13. Я захожу под арку. Как всегда, хотя и бывают исключения, здесь много народу. Тихо играет гитара, кто-то напевает песни Виктора Цоя. Молодежь, и не только, вот мелькает лицо довольно пожилого человека, одетого в потертую косуху, на голове бандана с огромным пауком. Рокеры. Ну конечно, это рокеры. Ведь я пришел по известному всей рокерской России адресу = Рубинштейна 13. Первый в Советском Союзе рок-клуб.

Здесь начинали свое восхождение Виктор Цой, Юра Шевчук, Шахрин Володя, и конечно сама легенда = БГ. Здесь часто бывал и Артем Троицкий. Все стены исписаны различными надписями. Большинство это признания в любви Виктору Цою. Стена памяти. ЖЕК уже давно и безрезультатно пытается бороться с этим. Судя по датам на стене, ремонт не делали уже больше года. Видно ЖЕК сломался. Хотя будут еще попытки закрасить все это творчество. Мне так и хочется сказать работникам ЖЕКа = не надо. Оставьте все как есть. Он заслужил эту любовь. Он достоин Стены Памяти.

В Питере много знаковых мест. Таких как этот дом по адресу улица Рубинштейна 13. Еще одно место посвященное Виктору. Это знаменитая Камчатка. Так называют кочегарку, где молодой и еще ни кому неизвестный Цой работал кочегаром. Столовая № 9. Здесь в начале восьмидесятых в окне сдачи грязной посуды часто мелькало лицо одного молодого человека. Уже тогда недельная щетина на щеках, очки. Молодой человек работал посудомойщиком. Через несколько лет эту бороду, очки и чуть ироничный, насмешливый, и в тоже время стеснительный взгляд, будут узнавать все. Его хрипловатый тенор, его песни, будут сводить с ума поклонников, заводить в едином порыве стадионы. Ну, конечно же, ведь это Юрий Шевчук. Психбольница. К сожалению, не помню номер. Когда то здесь числился санитаром Костя Кинчев, который в свободное от медицинских дел время, уже писал песни, и создавал свою Алису.

Черная Речка. Что есть более трагичное в истории Питера, чем это место? Но память потомков жестока. Место, где Пушкин защищал честь женщины, и свою честь, давно превратилось в свалку. Берега засыпаны мусором, по воде плавают пластиковые бутылки. Да, память потомков выборочна.

Склады. Скажи это слово питерцам, рожденным до 30 года, или чуть позже, и они начнут креститься и плакать. Здесь были продуктовые склады со стратегическим запасом продуктов, в частности сахара. В самом начале блокады немцы, выяснив точные координаты, снесли склады с лица земли, забросав территорию авиабомбами, зажигалками, обстреливая артиллерийским огнем в течение суток. Склады сгорели дотла. Сахар, расплавившийся в огне протек в землю. Моя родная тетя Зоя, царство ей небесное, рассказывала мне, как люди приходили сюда и ковыряли эту землю. Придя домой, они растворяли этот песок в кипятке, тщательно размешивали, и когда муть оседала, фильтровали, и пили сладковатую воду. И казалось, слаще этого напитка не было на свете. Хотя вода была едва сладковата, больше она пахла сгоревшим шифером, пеплом и толом.

Сейчас на месте сгоревших складов новые складские помещения. Отстроенные в пятидесятые – шестидесятые годы. В настоящее время там находится огромный оптово-розничный комплекс. И различные выходцы ходят, гадят и плюют на эту землю. Я помню как тетя Зоя раз в году, когда позволяло здоровье, приезжала на территорию складов и ставила свечку. Так она благодарила Землю, которая дала возможность выжить, пусть не всем, но многим. Она, лично она, выжила и дождалась того момента когда войска под командованием Жукова разорвали блокаду. Выжила благодаря тем миллионным долям, от миллиграмма, глюкозы, которые давала та сгоревшая до пепла Земля. Много в Питере знаковых мест. Памятных и знаковых.

Я, продолжая прогулку по Питеру, попал на Среднее Невку. С Ушаковского моста смотрю на притихший Елагинский остров. Вот кому повезло. Этот остров сделали парком. Давно, еще в советское время. Когда зимой гуляешь по Елагинскому поражает тишина. Тишина до такой степени тиха, что слышно шуршание снежинок сталкивающихся в воздухе.

В это время прекрасен и Заячий остров. Снег, лежащий за внешней стеной, как красивое белое кашне на шее Петропавловской крепости.

Растральные Колоны, Крестовский Остров, парк отдыха на Каменостровском, набережная Финского залива, Литейный мост. Я могу часами рассказывать о своем любимом городе. Но ограничения по объему останавливают мою прогулку. И все же расскажу еще об одном месте. Такого больше нигде нет.

Это Литературное кафе на Невском. Суббота. Выходной день. Если вы не заказали столик заранее, места вам не будет. Пахнет хорошим кофе, играет музыка, красивая и не громкая. Тишина, не смотря на то, что в кафе нет свободных мест, поражает. Иногда слышно позвякивание чайной ложечки в стакане, шелест страниц, клацанье клавиатуры ноутбуков, да иногда бармен неосторожно зазвенит бокалами, развешивая их над барной стойкой. В углу, возле окна, склонился над клавиатурой ноута молодой человек. Он быстро печатает, удаляет, снова печатает. Потом откинувшись на спинку стула, нервно закуривает. Отворачивается к окну. Взгляд задумчивый и отрешенный ничего не видит. Для него сейчас нет ни кафе, ни музыки, ни города. Он там в своих образах, мыслях, эмоциях. Но вот его взгляд засиял, он, быстро бросив окурок в пепельницу, начинает печатать. Я вижу, = есть, он поймал свою Музу за хвост. Теперь он будет печатать, забыв обо всем, пока очередная часть не будет напечатана полностью. А потом снова искания, мучения, сомнение, и так до бесконечности.

Мне нравиться смотреть как он работает, эта игра чувств на его лице дает надежду и мне, надежду что и я, дай бог когда-нибудь, научусь писать как он. Мы уже давно встречаемся с ним в этом кафе. Он работает на компьютере, я на бумаге, он печатает на клаве, я пишу карандашом. Мы всегда приветствуем друг друга кивком головы. И мы всегда уходим отсюда самые последние. В выходные дни нам дают работать часов до шести утра. Пока не откроется метро. Мы так и не познакомились. Просто кивок головы. Интересно он все еще работает в кафе по выходным?


…Я люблю возвращаться в свой город нежданно под вечер….

Джек-Попрыгунчик
Интернет
31.10.2009 г.